Суметь остановиться и задуматься о главном

Есть великая мудрость в покое. В молчании. В уединении. Это хорошо знали и знают монахи всех религий, недаром уход от мирской суеты и страстей уважаем среди людей.

Наш мир переполнен эмоциями через край, погоней за удовольствиями – через край. Возвеличиванием себя за счет других – через край. Мы перестали слышать шепот собственной души с мольбой об остановке, о размышлении, о покаянии. 

Я не имею в виду церковный ритуал. Покаяние – это внутренний разбор полетов, поиск исправления завалов из бед и ошибок, нагроможденных на своем пути собственной дурью и жадностью. И это только твой путь. Под копирку он не пишется.

Встреча для души 

Пять лет назад я отдыхала в Крыму, в санатории «Полтава», что неподалеку от городка Саки – всемирно известного бальнеологического центра. Санаторий располагался на берегу таким образом, что с одной его стороны было море, а с другой – грязевое озеро. И хотя врачи очень неодобрительно относились к самолечению грязью и рапой, тем не менее весь санаторий в течение дня, как бы прогуливаясь, просачивался через дорогу к озеру и с великим наслаждением вываливался в чудодейственной грязи. 

Кроме организованных отдыхающих к озеру стекались «дикари», приехавшие со всех стран бывшего Союза лечить свои разнокалиберные болячки. 

Обмазанные грязью по самые уши, похожие на трубочистов с улочек Старой Риги, но веселые и смешливые, мы без труда и всяких предубеждений знакомились друг с другом. Делали грязевые селфи, фоткали вымазанные и абсолютно счастливые физиономии друг друга. 

Уже с раннего утра над озерком периодически раздавались взрывы хохота. И вот там я познакомилась со многими интересными людьми. Обстановка располагала – так сказать, встречи без галстуков. Да, впрочем, и без всего остального, исключая крохотные бикини: надо же было как можно больше тела подставить под грязь и солнце. Но одна встреча в этом грязевом раю запала в душу надолго.

Как-то рядом оказался пожилой мужчина, который невероятным образом был похож на моего умершего мужа: высокий, худощавый – даже худой, с яркими голубыми глазами, седой бородкой и шевелюрой, нисколько не поредевшей от возраста. Он сидел чумазый, как все здесь, на дощатом ящике, по-видимому, бывшим тарой на ближайшем базарчике, и на картонном листе явно того же происхождения рисовал грязью – но очень профессионально – смешные физиономии и черно-белые фигурки. 

Я, правда, обомлела – мой муж тоже был художником!

Поскольку в моем возрасте первой знакомиться с мужчиной уже позволяет даже самый строгий этикет, то я подошла и что-то такое по поводу английской чопорности сморозила. Он с готовностью расхохотался не самой удачной шутке и галантно предложил место рядом на ящике. Тут уж расхохоталась я, сопоставив свои габариты и стандартные размеры базарной тары.

Мужчина был не из санатория, местный, крымский, но издалека – из пригорода Белогорска, а здесь, на турбазе «Прибой», снимал комнатку. Мы подружились и с откровенностью случайных попутчиков, прогуливаясь по широкому пляжу или сидя в крохотных кафешках, уютно пропахших кофе и марципанами, рассказывали друг другу о прожитых годах.

Мой новый знакомый раньше жил в Москве, на Трубной, где был городской филиал больницы, в которой я много лет проработала, только в пригородном филиале. Обозначив точки соприкосновения, я естественно поинтересовалась, как он попал в Крым. И он рассказал, как перевалив за шестьдесят и изрядно устав от московской богемной жизни (о-о, как хорошо я знала эту жизнь, будучи женой достаточно известного в узких кругах театрального художника), стал метаться по свету в поисках смысла жизни и ответов на вечные вопросы. Он даже в Тибете был и ходил к Кайласу, беседовал с тибетскими ламами. Много привез оттуда этюдов, но и там не нашел ответов на свои жгучие вопросы. Тогда он решил просто переселиться куда-нибудь в уединенное место, чтобы в тишине обрести покой и, может быть, что-то важное понять. О себе. О мире. О Боге.

– Удалось? – с нескрываемым интересом я буквально впилась в него взглядом, ведь меня мучили те же вопросы, и я тоже искала на них ответы в разных религиях, сектах, теребя умных знакомых.

– Знаете, – он улыбнулся и чуть смущенно проговорил, – ведь сегодня воскресенье, у вас процедур нет, а давайте съездим ко мне в гости, тут на машине всего-то часа два, сами всё увидите.

– А давайте! – я нисколько не колебалась, так мне было интересно посмотреть на жилище богемного московского художника, живущего в полном одиночестве в горном лесу вдали от всякой цивилизации.

Дорога была живописной, и чем выше мы поднимались в горы, тем уже она становилась, пока не стала походить на тропу, но довольно широкую и с хорошим асфальтом. За очередным поворотом вдруг открылась просторная поляна с каменным домом посередине, заканчивающаяся белоснежным обрывом. Через пару минут мы стояли у въездных ворот, сделанных с невероятным изяществом из кованого металла и дикого свилеватого дерева. 

Остановка по пути к себе

Дом был сложен по типу шале из местного камня, ракушечника, и выглядел основательно, добротно, без излишеств. И внутри он был по-мужски скуп, но очень удобен и просторен. Валерий сразу провел меня в небольшую мастерскую, которая сразила меня наповал – всё свободное пространство в ней занимали полотна с видами Тибета, других разных гор, водопадов и снегов. 

Нет, это не казалось подражанием Рериху, эти работы были совсем другие. Но величие, покой и отрешенность в них были настолько сильны, что их энергетика вливалась в тебя беспрепятственно и приносила непередаваемое умиротворение и спокойствие. Я испытала такой такой эффект присутствия, что даже дышать стало трудно, как высоко в горах. 

Потрясенная, я не заметила, как на столике в углу появились запотевшие стаканы с соком и небольшая горка разных орехов.

–  Вы знаете, ради этого, наверное, стоило продать всё московское снобство, и уйти в совсем другой мир, – я как-то боком расположилась в кресле, только чтобы не отрывать глаз от поразительных полотен. – Вам ведь удалось что-то особое понять про нашу жизнь?

–  Наверное… Но самое главное я понял не в Тибете. Там я всё еще душою был в миру, чувствовал головой, и только потом, уже здесь, научился думать сердцем. Пока строил дом, проводил дороги, конструировал какие-то блага цивилизационные, – руки были заняты, а сердце, как от коросты, освобождалось слой за слоем от всего наносного. Совсем перестало болеть, и такая ясность душевная наступила, что, еще не достроив и не доблагодарив провидение, я снова начал писать. Я сливался в памяти и с тибетскими горами и с местными белыми скалами. Я сам становился ими, вечными и мудрыми.

 – Но одиночество?

Он не дал договорить, рассмеялся:

– Я был гораздо более одинок там, в толпе, чем здесь, один. Одиночество – оно участь всех людей, только мы не осознаем этого до поры до времени. Ведь каждый для себя – один-единственный на свете. Сам по себе среди великого множества людей. Жизнь вообще это одиночество. И весь огромный мир, он только в нас, внутри живет…

– Д-а-а, – я задумчиво и как-то машинально провела пальцами по седым горным вершинам полотна, стоявшего на подрамнике. – Красота в глазах смотрящего.

Об одиночестве и постижении своей души

– Вы только вдумайтесь, как по-разному люди относятся к одиночеству, – Валерий, не глядя, взял с полки за спиной бежевый томик с кучей закладок, – Сомерсет Моэм: «Каждый из нас одинок в этом мире. Каждый заключен в медной башне и может общаться со своими собратьями лишь через посредство знаков. Но знаки не одни для всех, а потому их смысл темен и неверен. Мы отчаянно стремимся поделиться с другими сокровищами нашего сердца, но они не знают, как принять их, и потому мы одиноко бредем по жизни, бок о бок со своими спутниками, но не заодно с ними, не понимая их и не понятые ими…»

 – А вот это… – рядом лег внушительный том Шопенгауэра, старый, слегка потрепанный на сгибах, с золотым тиснением на корешке. «Ого, – подумала я, – если даже Шопенгауэр здесь настолько читаем, то куда я попала?! Мой интеллектуальный запас просто не выдержит такого соседства». 

Валерий открыл страницу, начал читать, а продолжил уже по памяти: «В самой полной гармонии можно находиться только с самим собою, не с другом, не с возлюбленной, ибо различие индивидуальности и настроения всякий раз производит некоторый, хотя бы незначительный, диссонанс». 

– В некоторые моменты нашей жизни, особенно в пору подведения итогов, хоть и промежуточных, – он легко улыбнулся, увидев мой вежливо-протестующий жест, – одиночество может стать наиболее предпочтительным обществом. Оно наилучший жребий для пытливого ума…

– Но оно другое, если ты наедине вот с этим, – я обвела широким жестом картины на стенах и стеллажи с книгами и безделушками со всего света. – Такое одиночество можно предпочесть суете московской жизни, ее вечным пробкам на дорогах и в душах, интригам и опустошенности сердца.

– Я рад, что вы это тоже поняли. Два раза в год я спускаюсь в мир, чтобы подлечить спину и ноги, застуженные давно, еще в Сибири. Общаюсь, купаюсь в море и людских характерах, коплю, как скопидом, разноцветные камешки человеческих особенностей, чтобы затем самому с собою их перебирать и дивиться бесконечной фантазии Того, кто всё это придумал.

Мы проговорили дотемна, вернее, рассказывал он, а я просто слушала и жалела, что мне за семьдесят, и я не могу уже влюбиться. Он хохотал, смешно двигая ушами, и предлагал построить мне ради эксперимента дом рядом. Электрогенератор рассчитан на целую деревню, и от удобств отказываться не придется.

А влюбиться? Да не вопрос, какие наши годы! Конечно, если в этом есть смысл… Стоящего смысла мы не нашли и поехали вниз, в санаторий. По дороге заехали в крошечную бухточку, наплавались по лунной дорожке и, притихшие от величия моря и гор, порулили дальше. 

Сценарий твоей жизни

Уже прощаясь на ступеньках корпуса, галантно целуя мои не слишком ухоженные руки с въевшейся, неотмываемой лечебной грязью, он сказал мне слова мудрого человека, прожившего по меньшей мере тысячу лет:

– Я был старым, больным, пресытившимся и циничным. Творчески кончился. Писал без души под заказ для наших новых русских, вылезая на былом мастерстве и моде, –  престижно было иметь в особняке «нового Глазунова». И стоил я не меньше, чем особняк. Банальная, впрочем, история. Всего было с лихвой, но не хватало чего-то, какой-то малости. Настолько сильно не хватало, что жить без нее, этой малости, не хотелось. 

И вдруг я себя увидел как бы со стороны: претензионная развалина, как в физическом, так и моральном плане. Ипохондрик, рядом с которым не выдерживали даже домработницы, не говоря о многочисленных женах и любовницах. Слава богу, что остановился, бросил всё и всех. Пересмотрел, перелистал свою жизнь не то что по годам – по минутам. Пятнадцать лет восстанавливал себя из осколков, вылепливал изнутри и тем развивал душу, думал и читал. Читал и думал.

И понял для себя, что если есть что-то или кто-то, создавший всё это, то оно, или Он должен был по логике событий создать для каждого свой вариант бытия. Надо просто уметь ждать! Не хвататься за первые попавшиеся прельстительные роли и сценарии. Он хитер и наблюдателен. Он подсовывает искушения и смотрит, кинешься ли ты на дармовщинку или чем-то готов заплатить за данное тебе в жизни?

Вся наша суетливая, продажная жизнь вне развития души– это и есть то самое чистилище, что проходят или не проходят все перед последним шагом в другую систему жизни и ценностей. 

Ох, правы были мудрые китайцы, говоря, что лучший жизненный сценарий – это спокойно сидеть на берегу реки и ждать, когда мимо тебя проплывет труп твоего врага.

– Ничего не делать совсем? 

– Нет! Не делать ничего излишнего, ненужного для функционирования организма. Каждому при рождении дана большая, красивая и цельная душа, но тебе дана и свобода воли делать с этой душой, что угодно. И все твои погони за бешеным удовлетворением всяческих прихотей отрывают от этой души кусочки. Сначала незаметные, а потом всё бо́льшие, бо́льшие, пока не останется совсем крохотный клочок, почти не совместимый с жизнью, от этой некогда красивой души. 

И нужно срочно остановиться, – неважно, сколько тебе лет, – и просто довериться тому, Кто написал бесчисленные варианты сценариев твоей жизни в надежде, что ты выберешь единственно верный, только для тебя предназначенный. Сумеешь выбрать именно тот путь и не натворить бед со своей и другими, доверившимися тебе душами, – получится жить не наперекор, а в гармонии, в балансе с тем законом, что потихоньку живет внутри каждого из нас. 

И вот уже сейчас, Танечка, вы видите перед собой абсолютно счастливого человека – здорового, сильного, сумевшего обрести ту самую гармонию. 75 лет? Ха-ха! У меня теперь другое летоисчисление и другая статистика. И другие ценности, и другие задачи. Какие? Жить, не привнося помехи в течение жизни вокруг меня, чтобы усвоить главный закон жизни, который, несомненно существует, но мы перестали его ощущать. Находить тех, кто тоже может остановиться и начать заново восстанавливать шагреневую кожу своей бессмертной души. 

– Это вы обо мне?

– И о вас тоже… 

– Значит, просто ждать? 

– Ждать в смысле ничего не делать? Да, лучше вообще ничего не делать, чем делать плохо или вредить себе и другим. Согласитесь, в этом есть своя исконная мудрость…

***

Соглашаться или нет я уже не могла: элементарно устала от напряжения, в котором прожила этот длиннющий день и тупо хотела спать. Просто спать без оглушительных мыслей об изменении парадигмы своей оставшейся жизни. 

Мы как-то скомкано распрощались. Но теперь уже я живу, так же пролистывая каждый день своей жизнь, пытаясь понять, а по своему ли сценарию я живу, и что нужно сделать, чтобы остановиться и лучше ничего не делать, чем делать что-то на беду. Себе или другим. Живу по-другому, подхватив тогда, несколько лет назад, как вирус, простую мудрость умозаключений бывшего модного циника, ставшего чудесным образом другим человеком, вернувшимся к истокам своей души.

На снимке: Н. Рерих. Гималаи. Творчество света. 1942 г.