Бомж

Шаркая по асфальту разношенными тапками, брел по парку одинокий старик. Он  останавливался возле каждого мусорного бачка, исследуя его содержимое, и извлекал оттуда то, что могло бы ему пригодиться. Он всегда появлялся в парке в одно и то же время – в половине второго.

Полчаса ему хватало на дневной обход. И ровно в 14:00 он уже сидел в благотворительной столовой, где после горячего супа давали что-нибудь мясное и булочку с чаем на десерт.

Согревшись и насытившись, старик неторопливо шел обратным маршрутом до заброшенной стройки, служившей ему пристанищем. Он бы мог устроиться в ночлежке, но Федор был сторонником вольной жизни.

Сегодня, кроме обеда, старик получил еще пуховое одеяло и ботинки. Кто-то позаботился о таких, как он. Наступала осень, подарки были кстати. Ботинки Федор обул сразу. Ногам стало тепло и уютно.

 Старик, кряхтя, нес свое одеяло, время от времени останавливался и присаживался отдохнуть на лавочку. Осень была мягкой, светило солнце. Федор щурился, глаза слезились, но он любил смотреть на солнце. Он с ним разговаривал.

– Вот ты бродишь там, а я здесь. Тоже, небось, устало? Тебе-то годков в миллион раз больше будет. Старые мы с тобой. Но силенок тебе не занимать, ишь, как сияешь… Молодой я тоже был ого-го! Только глупый очень…

 Дед, беседуя со светилом, понемногу погружался в воспоминания. Речь затихала, беззубый рот вслух произносил только начало фраз:
– Да что я тебе… Сам, поди… Если б тогда … Упрямый был… Казалось, вся жизнь …  А пролетела, и…

Ковыляя до следующей скамейки, Федор продолжал бормотать про себя: «Жена была красивая, готовила вкусно. Особенно пирожки с капустой. Но ревновал я ее, дурак! Не доверял, изводил подозрениями. А потом сам ушел к другой. Дети не простили. Ну и правильно, я бы тоже не простил…»

 Федор, тяжело дыша, дошел до скамейки. Уселся и, потирая колени, снова прищурился на солнце:
– Ноги болят, – пожаловался он. – Всю жизнь бежал куда-то, думал, что там будет лучше. Потом убегал от неприятностей, от ответственности, от наказания. Друга лучшего подставил, обвинил в воровстве. Сам хотел чистеньким выйти. Ан нет, друга оправдали, а я сел. Зато было время подумать…

Солнце понимающе ослабило яркость и начало клониться к закату. Федор помолчал и договорил: 
– Когда вышел, узнал, что внук серьезно болен, Коленька. Всё, что было, продал и отдал на его лечение. Сыну ничего не сказал. Он бы не взял… Теперь, вот, кочую со стройки на стройку, хорошо, что не охраняются.

Солнце почти скрылось за деревьями, но Федор успел заверить его напоследок:
– Да я не жалуюсь! Главное, всё, что надо, я про жизнь понял, слышишь? Сын – главное. Коленька – главное. И человеком быть. А остальное – так, суета никчемная…

Федор прикрыл глаза и задремал. Так, в полудреме, провел минут двадцать. Очнувшись, поднялся и, прижимая к себе одеяло, доплелся до стройки. Солнце уже опустилось за горизонт. «Ну, вот и дома», – пробормотал Федор, оглядывая обжитой им угол в дальней комнате, справа от входа. 

Передохнув, он аккуратно накрыл деревянный поддон газетами, сверху расстелил новенькое одеяло. Умыл лицо водой из бутылки и лег.

 Он долго смотрел в звездное небо через проем в стене. Глубоко дышал и улыбался. Он чувствовал себя счастливым. Ведь для счастья, на самом деле, не так уж много нужно. Уйти оттуда, где тебе плохо, и прийти туда, где тебе хорошо. «…и сделать хоть кому-то что-то хорошее. Когда можешь», – уточнил Федор.
– Спасибо тебе, Господи, за всё! – произнес старик, засыпая и поглаживая одеяло. – Спокойной ночи, Коленька!