Точка поворота судьбы

Сидя на разноцветной веселенькой скамейке на автовокзале Феодосии, я с тоской смотрела на легендарные вокзальные часы с огромным циферблатом, ажурными стрелками и затейливой вязью цифирек. Не иначе, как начало прошлого века. Потому и время на них течет так медленно. А в жизни оно просто несется – годы мелькают, как пейзажи за окном скоростного поезда.

Что-то устала я сегодня, конкретно устала. За полдня проделать путь из небольшого подмосковного городка до Крыма на общественном транспорте – это вам не фунт изюма. 

Автобус, электричка, метро, автобус, самолет, опять автобус. И вот последний этап – дождаться автобуса до Коктебеля, курортного городка, в санатории которого мои ноги, по обещанию красочного рекламного проспекта, придут в норму. И будут носить меня если не с легкостью, то хотя бы без боли и судорог. Но до этого, последнего на сегодня, автобуса еще целых три часа.

Через площадь сияли в лучах вечернего солнца золотые кресты церкви святой Екатерины. Можно было бы зайти туда, постоять в торжественной тишине, но ноги гудели, спину ломило и сделать хотя бы несколько шагов в сторону от спасительной скамейки было неимоверно трудно. Не только физически. 

Просто мне было уютно в моем уже привычном одиночестве: я жалела себя и сладко расковыривала подживающие болячки былых жизненных ссадин и обид. Если мир меня не щадил, то что мешает мне отвернуться от него, отгородиться, уйти в свою личную капсулу, прекратить с ним всяческие отношения? 

О, этот жестокий мир еще сто раз пожалеет, что потерял в моем лице творческую неординарную личность, готовую горы свернуть! Но миру, похоже, были не нужны свернутые горы. И мои обиды тоже. И мое выстраданное одиночество. 

Мимо возвращались с моря загорелые отдыхающие. С городского рынка, что за поворотом, по двое-трое, а то и целыми семьями брели нагруженные вкусно пахнущими пакетами и сумками люди. И их ждал тот самый пресловутый домашний очаг. Наверное, борщ. Наверняка телевизор. Потом пожелания спокойной ночи, – у не одиноких свои ритуалы.

Безучастная к моим горестям, тянулась к кафешкам уже поредевшая вереница голодных едоков, мечтающих, так же, как и я, о тарелке ледяной окрошки с кусочком свежего хлеба с хрустящей корочкой и стакане ягодного компота с плавающими в нем чуть позвякивающими льдинками.

Я судорожно сглотнула и, торопливо вытерев слезы, встряхнула головой, опять позабыв, что вместо гривы тонких, спутанных кудрей на моей голове теперь красуется легкое, одуванчиковое облачко коротких седых волосков.

Да, ехать в такую даль после пары операций в мои шестьдесят плюс было, пожалуй, верхом неосмотрительности. Но дело сделано. Вот я здесь, жива, относительно здорова. И даже выиграла спор с друзьями, что одна, без всяких такси и трансферов, доберусь до санатория. «Там, говорила я себе, мое одиночество окончательно в себе разберется и обретет умиротворение, которого давно нет в моей пустой и безрадостной жизни».

Санаторий, где никто тебя не знает, – самое лучшее место для подведения личных итогов. Это как в поезде со случайными попутчиками. Как там в песне? «Навру с три короба, пусть удивляются, с кем распрощалась я, их не касается».

***

К сожалению, я поздно спохватилась и, когда позвонила в администрацию этого рекомендованного мне заведения, относительно дешевых номеров уже не было, а люксовые мой бюджет явно не потянул бы. Поэтому договорились о курсовом лечении по профилю, а жилье в частном секторе поблизости в сентябре найти не так уж трудно. 

И вот теперь никто меня не встречал и не ждал. Об окрошке лучше было не думать.

Кто-то заслонил мне солнце. Я подняла голову. Передо мной в сияющем ореоле растрепанных ветром волос стояла худощавая, чуть сутулая фигура женщины. 

– Вам в Коктебель? В санаторий? – спросила женщина.
Она присела рядом. На меня внимательно смотрели огромные глаза на загорелом худом лице, с характерным музейным профилем. «Гречанка», – подумала я. Тут, в Крыму, их много, еще со времен Пелопоннеса.

Она открыто улыбнулась, смахнув легким движением капельки пота со лба. Мне показалось это странным. Она явно была местная, а они, продубленные солнцем и морем, практически не потеют. Похоже, какая-то хворь ее гложет.
– Вижу, догадались, – ее улыбка стала еще мягче, – я так и подумала, что вы именно тот человек, который мне нужен. 

Меня слегка покоробила ее догадливость, и я довольно холодно произнесла:
– Простите? 
– Вы ведь на лечение сюда приехали? Вам нужно жилье? Поедемте ко мне, мой дом в трех минутах ходьбы от санатория и от моря. И не беспокойтесь об оплате, будьте моей гостьей.

«Ну уж нет, – подумала я, – бесплатный сыр бывает только в мышеловке. На фиг, на фиг! Что ей вообще от меня нужно? Впрочем, а что я теряю? Всё равно жилье искать придется, так почему бы не воспользоваться так удачно выпавшим случаем?»

Пока все это проносилось в моей голове, я с удивлением отметила, что женщина начинает мне нравиться всё больше и больше. От нее веяло покоем, чем-то очень надежным и домашним. Как прохладная ладошка на лбу, когда уже почти засыпаешь, а родной голос шепчет: «Не дрейфь, всё-всё теперь будет хорошо, засыпай, маленькая…»

И так мне вдруг захотелось снова оказаться на том берегу, где еще живы мама и папа. Они молоды и веселы. Вокруг многочисленная дружная и заботливая родня. После войны все родственные связи обострились. Их берегли и лелеяли, как будто защищали близкий круг от потерь и внешних бурь. И совсем не нужно было тогда прятаться в одиночество. Мир был понятен и прост: мы победили, выжили, запас горя и бед исчерпан, и теперь всё будет хорошо, правильно, радостно и светло.

– Ну же, соглашайтесь! Меня зовут Александрой, а вас? – женщина протянула мне руку. 
– Татьяна, – ответила я и уже послушно встала и пошла вслед за ней, волоча по ухабистому асфальту свой старенький, тарахтящий колесиками чемодан.

***

Дом находился метрах в ста пятидесяти выше санатория и моря. Каменный, в два этажа, с просторной террасой и маленьким двориком, в котором каким-то чудом умещались – кроме виноградных шпалер, розария и клумб – целый хвойный дендрарий с огромной сосной, карликовыми елочками, стройными кипарисами по углам двора и стелющимся можжевельником с сизыми ягодами. А еще огромный орех накрывал дом тенью своих узорчатых листьев. И всё это великолепие источало необычайный, прогретый солнцем и морем, характерный крымский аромат.

Дом и дворик мечты, спрятанный со всех четырех сторон за высоким, каменным забором. Вот такой она оказалась, моя капсула безвременья и одиночества. Уютная, чистая, таинственная и благоухающая.

Через три дня я легко и свободно чувствовала себя в этом доме с радушными его обитателями. Хотя это некоторое преувеличение, – обитателей было всего двое. Александра и ее восьмилетний внук Артем, мальчишка книжный, ласковый и самостоятельный. Он с обожанием смотрел не только на любимую бабушку, но и на весь мир вокруг, транслируя вовне свою детскую доверчивость. Пока, судя по всему, мир отвечал ему тем же. Пока…

Еще в доме жили две собаки и три кошки, которым было позволено носиться везде, кроме клумб, разумеется. И это окончательно примирило меня с некоторой необычностью моего водворения сюда, потому что в моей квартире в Подмосковье тоже вольно носились пять котофеев и одна собака.

Каким чудом уловила Сашенька родство наших душ и мое отчаянно критическое состояние, мне непонятно и до сего времени. Долгими вечерами мы говорили и говорили, сидя на террасе на теплых, каменных скамейках. Или ходили на Волошинские чтения и джазовые концерты в крохотном дворике музея Волошина. Столичную попсу мы обе не признавали, хотя просторная санаторная площадка под соснами почти каждый вечер собирала отдыхающих чуть ли не со всего побережья.

В свободное от моего лечения и Сашиной работы время мы ездили в пещеры. До этого я даже не мечтала об этом – куда мне после операций да с больными ногами, да по горным уступам. Но смогла и даже без особо серьезных напряжений. Мои ноги оживали.

Несколько раз уезжали на пустынные пляжи порыбачить. Это новое для меня увлечение буквально очаровало меня не столько уловом, сколько возможностью окунуться в какое-то абсолютное, но без всякого надрыва одиночество, когда ты сливаешься с небом и морем, и они открывают тебе вечные истины о жизни, о смерти, о мироздании.

Единственное, чем не смогла заразить меня Сашенька, так это своей страстью к акварельным наброскам моря, неба и тишины. После горького развода с мужем-художником всякие занятия живописью вызывали во мне стойкую идиосинкразию.

Артему передался талант бабушки, и его акварели выставляли даже на Феодосийском ежегодном вернисаже, где пара из них была куплена за солидные деньги.

***

Кроме процедур в санатории, лечила меня и сама Сашенька: то травяными ванночками, то особыми медовыми обертываниями, то настоями и чаями из крымских горных трав. И мои болячки уходили так быстро, что я даже не успевала фиксировать перемены к лучшему. 

Я похудела, от долгих плаваний и процедур подтянулись мышцы, и, что самое невероятное, я помолодела лет на пятнадцать. Отросли и потемнели волосы. На щеках заиграл румянец. Даже осанка бывшей гимнастки стала возвращаться, – распрямились поникшие, ссутуленные плечи, гордо приподнялся подбородок, и зеркало снова стало моим другом. О капсуле думалось редко и даже с легкой улыбкой.

Саша тоже приободрилась, часто смеялась и говорила о будущем. Мечтала, что Артемка поступит в Архитектурный институт, которым тот бредил уже целый год, рисуя причудливые замки каких-то неземных конструкций. 

Мы говорили обо всём. Кроме Сашиной болезни. И смерти ее дочери в автокатастрофе, потому что дочь была пьяна и погубила себя и своего бойфренда, а Артем выжил чудом. Его выбросило на обочину за мгновение до столкновения и падения машины в пропасть.

Гордая, красивая гречанка Александра категорически не позволяла себя жалеть. Молча и достойно несла она в себе свою беду. И это был такой пример стойкости и доброты, что и во мне поубавилось претензий и упреков к миру относительно моей судьбы.

Саша каким-то чудом вливала в меня жизнь. Делая мне массаж, она не раз мягко убеждала меня, что моя миссия еще не выполнена и рано мне удаляться в капсулу своего одиночества. Пора прекратить себя жалеть и перестать жить так, как будто мир вертится исключительно вокруг меня одной. 

Пришло время отдавать людям накопленное, а не прятаться за болячками. Там, наверху, точно известно, кому сколько отмерено, но вот чем мы это, отмеренное, наполним, зависит уже от нас. И вообще, «туда» мы можем взять с собой только бескорыстное, доброе отношение к миру. А все попытки оправдать собственное равнодушие там не прокатят. 

***

К концу декабря мне удалось договориться о консультации для Саши в одной из самых серьезных клиник столицы. Они приехали в самый канун Нового года, и мы изумительно провели новогодние каникулы, знакомя Артема с московскими достопримечательностями, катаясь на лыжах по опушкам леса и заодно посетив Архитектурный институт.

Месячное обследование Саши ничего утешительного не принесло, операцию назначили на февраль. Мы усиленно к ней готовились, выполняя все предписанные процедуры. Артем временно учился в соседней школе, я работала, а Саша оставалась на хозяйстве. Никогда я не видела, чтобы мои животинки так ластились к кому-нибудь, кроме меня. Они облепляли Сашу, стоило ей только «приземлиться» в кресло или на кровать, и урчали, как маленькие трактора. Наверное, они тоже лечили ее по-своему.

Операция прошла успешно, опухоль удалили, но проблемы это не решило. Слишком далеко и глубоко проникли метастазы. Поздно… 

Я повезла Сашу назад в Коктебель, так она решила. И осталась с ней. 

С каждым днем она становилась всё слабее и беспомощней. В конце мая я ее похоронила. На скалистом кладбище, откуда было видно море. 

Как-то сразу повзрослевший Артём не плакал. Он только сказал, что бабушка обо всем его предупредила, и они договорились, что теперь он должен заботиться обо мне. Потому что он – мужчина. И нас всего двое осталось, и мы теперь должны всё проживать вместе.

В ящике Сашиного секретера я нашла письмо, адресованное мне. Саша подготовила все бумаги и просила не оставлять Артема. Она всё это решила еще тогда, на Феодосийском автовокзале, когда впервые меня увидела. Почти год назад. 

«Я сразу поняла, что это судьба. Не только твоя, но и наша. Так надо, Таня, – писала Александра. – Сценарии наших жизней пишем не мы. Ты выдержишь и вырастишь Темку. Всё у вас будет хорошо, твоей любви хватит еще на десяток детишек. Я очень-очень люблю тебя. Наши судьбы уже которую жизнь пересекаются, и это зачем-то нужно. А пока вам с Темой надо жить и жить счастливо».

И мы действительно жили с Артемом очень дружно и хорошо. Никогда я не была так счастлива, как в эти последние пятнадцать лет. Артем был самым лучшим сыном, которого могла бы подарить мне судьба. Он экстерном закончил школу с медалью и  поступил, но не в Архитектурный, как когда-то мечтал, а в Медицинскую Академию. Сейчас уже готовился в ординатуру. А через месяц должна состояться его свадьба с Аленой Прекрасной, очаровательной девочкой из Физкультурного института. 

Последний год я почти всё время жила в Коктебеле, куда переехала со всеми своими многочисленными животинками, оставив Тему на попечение заботливой Аленушки. Они очень славно жили, и я радовалась их счастью, подавляя в себе ростки ревности. 

Но для подготовки свадьбы всё же приехала домой в подмосковье. Приятные предсвадебные хлопоты немного сглаживали мою печаль от неизбежного расставания с Артемом. Что ж, им строить свою судьбу, а мне, пожалуй, пора подумать о покое, все-таки возраст. 

Хорошо, что теперь есть интернет и Вотсап, значит, всегда будут рядом дорогие мне люди. Пока посажу там, возле коктебельского каменного дома, небольшой огородик, выращу необыкновенные помидоры и буду купаться в море до поздней, поздней осени.

***

Как по волшебству запиликал Вотсап. На экран просочилась озабоченная рожица Темы:
– Мама Таня, нужна твоя помощь. И совет. Ты вечером никуда не планируешь? Тогда заявимся все вместе.
– Вместе – это с кем? – хотела я уточнить, но телефон уже отключился. 

К вечеру я напекла совсем неполезных, но ужасно вкусных любимых Темкиных пирожков с вишней, а для Алены – с капустой. Натушила овощей с мясом, настрогала салатов побольше. Вдруг заявятся всей своей студенческой компанией. Ничего не меняется: век уже 21-й, а студенты всё равно всегда голодные, веселые, с головами, в которых планов громадье.

Однако вечером, когда я открыла дверь, передо мной стояли только Артем с Аленой и с ними мальчишка лет пяти с серьезным, печальным лицом. Огромные его глаза были копией глаз Сашеньки, и такой же была печать болезни и беды во всём его облике.

Я отчего-то качнулась, и Темка подхватил меня, засуетился:
– Мама Таня, да не не пугайся ты так и нас не пугай, всё хорошо. Это Костя. Он почти месяц лечился у нас в больнице. Он из Мариуполя. Пневмония. После месяца в подвалах. Его привезли с мамой, но ее не стало, не смогли спасти. 

Он совсем, совсем один. Родственников нет. Документы есть. Они из России, там были в гостях. Месяц не могли выехать, бомбежки, обстрелы. Косте нужно к морю, к солнцу. Здешний детский дом ему вряд ли пойдет на пользу с такими диагнозами… 

Но не страшно, мам, в его возрасте любые травмы не стойкие, любовь их как ластиком сотрет. Ты ведь сможешь его вы́ходить, да, мамочка? А мы пока здесь оформим документы на усыновление. Или на опеку. Как разрешат.

Он с надеждой смотрел на меня. 
– Тёма, а как же свадьба? – растерянно пробормотала я.
– Ма, так мы ее и в Коктебеле прекрасно сыграем, даже еще лучше. Дом большой, всех разместим. И фруктов навалом.

Алена тем временем сняла с ребенка несвежую рубашонку и потянула его в ванную. Он не сопротивлялся, но как-то смешно шмыгал носом и принюхивался к ароматам кухни. Я метнулась туда и принесла пирожок с вишней:
– Гигиена гигиеной, но мужчину надо сначала накормить, – и мы все трое облегченно расхохотались.

И я поняла, что покоя не будет, пока я еще нужна кому-то в этом мире. В моей любви нуждалось еще одно человеческое дитя. Так что сердце, ноги и другие части тела в ближайшее время не смогут позволить себе занимать мое внимание. 

Мои добрые и умные взрослые дети, увы, еще не представляют себе, как непросто растить такого маленького человечка, прошедшего через такие большие беды. Значит, моя задача им в этом помочь. И значит одиночество снова откладывается. Если есть, кому дарить любовь, жизнь продолжается.