Второй шанс

Палатку мы поставили на Поляне художников.

Гаврилыч сказал, что дальше нет смысла идти. 

Это самое удобное место для стоянки. Рядом небольшая речка Конжаковка, а до подножия самого Конжаковского камня оставалось метров триста.
Я пошел искать дрова для костра. Никитин ковырялся в своем рюкзаке, а Петренко в палатке переодевался.
Я был в глухом раздражении от всей этой поездки. И ехать я сюда не хотел, – в последний момент меня к этой экспедиции прицепили. И от пьянства коллег с самой Москвы я тоже устал.
С дровами вернулся минут через десять, а Гаврилыч с Никитиным уже разливали. Тут я не выдержал и возмутился:
– Мужики, вы опять начинаете?! Хорош уже! Сколько можно пить?! Всю дорогу пьете! У нас работы на три дня, а с вашим пьянством мы тут неделю будем торчать!
– Ну куда ты так торопишься? – отвечает Гаврилыч. – Все оплачено, пайков сколько хочешь. Природа вокруг, горы, свежий воздух, – наслаждайся! А в Москве что ты забыл?
– Для Андрюхи наша кампания не подходит! – вставил Петренко. – Он целился в Эльбрус, а попал на Урал, – и все громко засмеялись, а у меня лицо покраснело от злости.
 – И заметьте, молодой человек, – Никитин тоже не отставал, – пьют алкаши, а сотрудники Института геологоразведки культурно отдыхают.
 Я в сердцах выругался, схватил свой рюкзак и пошел. Гаврилыч только вслед крикнул:
  – Ну куда ты сейчас пойдешь один? Свалишься куда-нибудь, ищи тебя потом! И по инструкции не положено.
 Но я уже не обращал внимания, только громко бросил:
– Пойду цветочки собирать! Тоже хочу культурно отдохнуть!
Я пошел к подножию Конжака. Наша задача была привезти несколько образцов дунитов. В институт – наконец-то! – привезли новое оборудование. Теперь можно было до конца изучить минеральный состав уральской горной породы.
Шел я медленно, пытался успокоиться, глубоко дышал. После Москвы этот уральский воздух как будто оживлял. Но все равно тяжкие воспоминания этого года оттесняли виды и пейзажи Конжака.

В январе жена ушла, сына забрала. До сих пор в ушах звенят ее слова: «Мне нужен муж, а Лёше нужен отец! А ты из своих экспедиций не вылезаешь!». А потом эта история с Кавказом. Я должен был туда лететь, но в последний момент меня заменили Погореловым. У него отец в министерстве. Сделал пару звонков нужным людям. Эта история вогнала меня в еще большую депрессию.

Я остановился, обернулся назад. Отсюда было видно все подножие Конжака и Иовское плато, а хвойный лес внизу казался игрушечным. Хотя сосны там были метров под сорок. Слева была расщелина, я подошел чуть ближе. Там шла утоптанная тропинка. Я еще удивился: «Откуда здесь тропинка? Может, это русло высохшего ручья? Да, нет! Точно тропинка!».
Я пошел по ней. Прошел метров десять и вышел на узкое плато, которое завершалось обрывом. Я приблизился к самому краю. Обрыв был метров пять высотой, а внизу лежали камни. Я только подумал, что эти камни, видимо, откалывались от скалы, как подо мной что-то затрещало. Я никак не успел среагировать, только взмахнул руками, пытаясь за что-нибудь схватиться. Ничего не получилось, – и я полетел вниз.

Я открыл глаза и начал постепенно приходить в себя. Был я в каком-то непонятном месте: то ли хижина, то ли избушка. Лежал на чем-то твердом. Сильно болел правый локоть. Потрогал голову, – слева над виском была большая шишка.
– Ну что, очнулся? – услышал я откуда-то сбоку. Потом послышались шаркающие шаги, и передо мной возник незнакомый мужик. Большая борода, какой-то старый камзол и пояс.
– Вы кто? Где я? – мой язык еле шевелился, я пытался сесть. Мужик мне помог.
– Видимо, ты упал, сильно ударился головой. Конжак – не место для прогулок, тем более в одиночку. Я своих маралов пас, увидел тебя и приволок к себе.
– Да, я с обрыва упал. Дальше ничего не помню.
– Ну ты помнишь, что ты – Андрей Самойлов, геолог из Москвы?
– Откуда вы меня знаете? – поразился я.
– Изнутри тебя вижу. Ты ведь хотел на Эльбрус, а попал сюда, на Урал. Обижен на жизнь, с вялотекущей депрессией, иссыхаешь от страданий.
– У меня что, бред? Кто вы такой? – голова шла кругом.
Мужик протянул мне кружку:
 – Держи! Попей! Родниковая горная вода, оживляющая.
Я жадно пил, а горло сводило от холода.
– Так откуда вы про меня знаете?
– Я все про тебя знаю. Вот возьми! Держись за этот рог марала, и сам все увидишь про себя.

Я взял рог. В следующее мгновение, даже не поняв, что случилось, я стал видеть по кадрам всю свою жизнь. Причем все эти кадры были из моих переживаний, ударов и страданий. Детство, юность, молодость. Одни сплошные неудачи. День за днем, год за годом клеились в один комок несчастья. Это все пролетело перед глазами в одно мгновение.

– Что это такое? – с ужасом спросил я. Я до конца не мог поверить, что эти кадры про меня.
– Это ты и твоя жизнь, – спокойно ответил он.

Я не мог произнести ни слова, пытался открыть рот, а звуки не выходили. Был какой-то стон от всего увиденного. После нескольких попыток выдавил из себя:
– Но откуда все эти страдания? Почему все так? – и взглянул на мужика. Только сейчас я увидел его глаза – черные, глубоко посаженные. У него был холодный взгляд.

– Ты думаешь только о себе, вот почему, – его голос был безжалостным и угрожающим. – Ты когда-нибудь спрашивал себя, кто такой Андрей Самойлов? Это всего лишь маленький воспаленный кусок гордыни. И всё. – Его слова были, как лед.
– И все твои мысли крутятся только вокруг твоего “я”. Как сделать себе лучше, как возвысить себя, как использовать других ради себя. А в итоге ты всегда остаешься пустым.
– Нет! Не может быть! Это просто сон! – я очень хотел проснуться.
– Это не сон, это реальность. Тебя невозможно наполнить ничем и никем. Ты же сам видишь, причина всей твоей пустоты, всех обид, всех страданий – это твоя гордыня. И даже сейчас, когда ты сам все видишь, ты не хочешь в этом признаться, – мужик улыбнулся, а я видел только оскал.
– Ну как? Все еще думаешь, что это не про тебя? Вспомни, какое твоё любимое место? Это твой кабинет. Ты создал храм самому себе прямо в своей квартире! Увешал все камнями и фотографиями. А кто на этих фотографиях, кроме тебя? Там есть твоя жена? Твой сын? Где фотографии твоих родителей? Нет их! Там только ты! – каждое его слово било меня в самое сердце, и я закричал:
– Н-е-е-т!
А мужик всё давил и давил:
– Тебе интересен только ты сам! А если кто-то вместо тебя едет на Эльбрус, то у тебя только одна мечта: чтобы Погорелов себе шею свернул.
Здесь я по-настоящему испугался, потому что это была правда. Я уже не мог ни говорить, ни кричать, ни стонать. Я видел что-то страшное: пустую жизнь пустого человека.
– Единственное утешение, – добавил он, – это что ты не один такой. Все такие. Вот держи, смотри! – он еще раз протянул рог.

Я увидел еще одну картину, еще один угол зрения на свою жизнь. В центре был я, а вокруг меня крутятся, как по орбите, все мои желания и мысли.

 А повсюду люди с такими же своими орбитами и каждый замкнут только на себя. И когда моя орбита соприкасается с орбитой другого человека, вокруг всё искрит, и мы оба получаем удар и боль.
И чем больше гордыня, тем сильнее чувствуется удар по ней. И весь мир так искрит: страданиями, злобой, обидами. И никто не может себя наполнить. Все страдают.

Я спросил умоляюще:
– Откуда всё это? Зачем так жить? Как это остановить?
– Просто перестань думать о себе, – слова мужика звучали как приговор, – и переключись на других. Выпрыгни за пределы своей орбиты и прикрепись к орбите другого человека. И постоянно думай: думай, чем его порадовать, что сделать, чтоб  его желания сбылись. Не свои, не для себя, а для другого. Сможешь так?
На мгновение наступила тишина, и я прохрипел:
– Это невозможно.
– А вот здесь я с тобой согласен, – он как будто издевался. – Поэтому есть еще один путь: вообще ни с кем не соприкасаться, быть одному. Это – жизнь без страданий, с ощущением вечного покоя, вдали от всех. У тебя больше не будет зависти, желаний, страстей. Ты не будешь хотеть над кем-то приподняться, кого-то опустить. Каждое мгновение твоей жизни будет спокойным и безмятежным. Ты обретешь мир с самим собой. Зачем тебе люди?
– Но почему нельзя просто жить? С людьми жить? Без злобы и без зависти? – отчаянно спросил я.
– Это слишком тяжело. Тогда надо менять и переделывать себя: не на других наступать, а на себя. А это еще больнее. Поэтому я здесь в горах, один, со своими маралами. Кстати, ты тоже можешь остаться.
Я, молча, смотрел на него.
– Ну подумай! Ведь ты особо никому не нужен. Жена от тебя ушла. Сыном ты не занимался. В институте тебя все раздражают. Ты никому не нужен и тебе никто не нужен. Оставайся! Ты ведь любишь камни! Так вот, жить будешь прямо на камнях. И в камне будешь чувствовать вечность. И сам превратишься в вечность, как камень.
Или можешь уйти: справа от хижины тропинка. По ней ты выйдешь на свою палатку и пьяных коллег, а я пока пойду маралов покормлю.

Я сидел и не верил, что это со мной происходит. Наверное, это все-таки сон! Какой-то дурной сон! Я с трудом встал и доковылял до двери. Вышел из хижины и увидел необыкновенную картину.
Я стою на самой вершине Конжака, а подо мной как будто весь мир. И горизонт, который не кончается. И до неба можно рукой достать.

Сколько я был в горах, нигде такой картины не видел… А внутри ощущался вечный покой… И никакой боли. Я не мог оторвать взгляд от этой красоты.
Но будто издалека, изнутри – я стал чувствовать холод. Это была удивительная красота, но холодная, ледяная красота. Вечная, но неживая, замершая красота.

Справа – вниз, довольно круто, уходила тропинка. Я огляделся вокруг. Мужика нигде не было, не было и маралов. Мне стало зябко, потом я почувствовал, что начал дрожать от холода. Ноги сами понесли меня к тропинке. И тут я заметил, что в руках у меня по-прежнему был рог марала.

Я спускался по тропинке, и, чем ниже уходил от вершины, тем теплее мне становилось. Там, на вершине, в этой вечной красоте, но в полном одиночестве, выше всех, но вдали от всех, я чувствовал, что это и есть самая страшная гордыня. И я убегал от нее. Я убегал к людям.

Я не помню, сколько бежал вниз по курумникам Конжака. Но когда спустился до подножия, за большим каменным выступом я увидел нашу палатку. Я остановился, немного отдышался и пошел в сторону палатки. Подойдя ближе, я увидел, что мужики готовят снаряжение и оборудование.
Первым заметил меня Гаврилыч:
– Андрей, ты где бродил? Я уже тревожиться начал. Погода портится. Надо быстрее все подготовить, а ты где-то гуляешь!
– Мужики, со мной сейчас такое произошло! – я пытался отделаться от страха. – Этот рог марала, он какой-то особенный! – и я показал им рог.
Все трое вдруг обернулись на меня, а Никитин говорит:
– Какие маралы? Они в Алтае обитают. Нет здесь никаких оленей! Это обычный камень. Я на мгновение почувствовал себя в идиотском положении. «Что я несу? Кто мне поверит?»
– Мужики, может, выпьем по пятьдесят грамм? – перевёл я разговор.
– Самойлов, ты что, горных цветочков объелся? – раздраженно сказал Петренко. – В экспедиции сухой закон. Ты же сам документы подписывал.
– Так вы что, завязали?
– С чем? – спрашивает Гаврилыч.
– Да вы же три дня уже пьете, с самой Москвы!
– Андрюш, с тобой всё в порядке? – он смотрел на меня, как на сумасшедшего. – Здесь нет пьющих. Видимо, ты перегулял на свежем воздухе. Давай собирайся уже! Чем раньше начнем, тем быстрее завершим.

Я ничего не понимал. Ребята были абсолютно трезвые и готовились к работе на Иовском плато. Я начал сомневаться: «Неужели это какой-то бред?». Я потрогал висок, там все еще была шишка. Потрогал локоть, – он все еще болел. «Господи, что со мной случилось? Где же я был? Может, я просто валялся без сознания и это мне приснилось?».

– Андрей, ну ты идешь? – уже прикрикнул Гаврилыч.
– Да-да! Я сейчас! – я зашел в палатку, быстро распаковал рюкзак и переоделся. Рог я закинул под матрас, но страх меня не оставлял: «Господи, что со мной?».

Никитин с Петренко пошли чуть впереди, а мы с Гаврилычем сзади.
– Послушай, Андрей, я всё хотел тебе сказать, – неожиданно начал Гаврилыч. – С Погореловым не совсем красиво получилось. Знаешь, ты хотя бы извинения у него попроси.
– Какие извинения? За что?! – я опешил. – Это он должен у меня извинения просить!
– Ну, ты дурку-то не включай! Все знают, что у тебя папаша в министерстве и по его звонку тебя в состав экспедиции на Кавказ включили, а Погорелова выкинули. Некрасиво получилось, и коллектив это не одобряет. Не принято так у нас – через головы идти. Ты еще молодой, и нам еще работать вместе.
– Я что, на Кавказ еду? – (неужели этот бред продолжается?).
Гаврилыч остановился:
– Андрей, у тебя с головой все в порядке? Что у тебя за шишка? – он недоверчиво глядел на меня. Я поднял руку, погладил висок.
– Ударился где-то сильно.
– Может, тебе вернуться в палатку? Мы как-нибудь втроем управимся, – я чувствовал, что он по-настоящему встревожился. – Ты нормально себя чувствуешь? Может сотрясение?
– Да все нормально! – и чтобы увильнуть от этих расспросов, я пошел впереди.
«Неужели меня так тряхнуло? Как же так, все перемешалось – сон и реальность?» – со мной такое было впервые.

В карьере мы собрали два мешка образцов дунитов и двинулись обратно. Когда дошли до палатки, я побежал, чтобы еще раз увидеть ту тропинку – в гору. Я проверил все окрестности, но её нигде не было. Ни той тропинки, по которой поднимался, и ни той, по которой спускался. На этом месте были сплошные курумники. «Значит, это, все-таки, был бред», – и я чуть успокоился.

Уже через сутки мы были в Москве. Всю дорогу я прокручивал эту историю. Ведь не расскажешь никому. Засмеют!
Подошел к двери квартиры, вставил ключ в замочную скважину, но он не входил. «Странно» – как будто в квартире кто-то изнутри заперся. Я безрезультатно снова и снова пытался открыть свою квартиру. Вдруг замок открылся изнутри. И на пороге стояла Надя:
– Ой, привет! Ты уже прилетел? Я только завтра тебя ждала.
– Ты здесь? – испугался я.
– А где мне еще быть? Ну заходи! Ты что стоишь? – жена улыбалась.
– И Леша дома? – я все еще не верил ни своим глазам, ни своему разуму.
– Ну, конечно! Леш, иди папу встречай! – крикнула она.
– Я думал, вы у матери.
– Так они сами вчера приезжали.

Из комнаты выбежал сын и бросился ко мне на шею:

– Папа, привет! А какой ты камень привез?
– На этот раз я без камня, сынок, – и я обнял его. «Господи, как я по нему соскучился!» – и у меня навернулись слезы на глазах.
– Идем ужинать! – позвала Надя.
Я поднял Лешку на руки, и мы вместе пошли на кухню, но я был сам не свой. Вся эта история никак не выходила из головы.

Вечером Надя спросила:
– Андрюш, у тебя что-то случилось в экспедиции? Я чувствую, что-то не так.
Я решил все ей рассказать во всех деталях. И про то, что упал, и про мужика на вершине, и про пьяных коллег, которые вдруг оказались трезвыми, и про рог марала.
Надя брызнула от смеха:
– Ну ничего себе тебя глюкануло! Это, наверное, все из-за воздуха на Урале! Но что интересно, тот мужик, он как-то подозрительно на тебя похож. Ты ведь частенько таким бываешь, – то в себя уходишь, замыкаешься, то холодный весь, никак к тебе не подойти. Может, ты самим с собой разговаривал? – и опять засмеялась.

Я тоже попробовал изобразить улыбку, но внутри все похолодело. «Черт возьми! Как же до меня это сразу не дошло? Может, так и есть? Может, я себя повстречал в какой-то параллельной реальности? И убегал я от самого себя? Из этого дикого каменного одиночества?» – опять ужас накрыл меня с головой. Спать я уже точно не мог, встал и пошел к себе в кабинет.

Включил свет, а там, на стене – фотографии: куча фотографий! И, действительно, на них только я один. А вокруг камни, которые я привозил из разных экспедиций. И так мне стало противно от этого. Я резко и брезгливо начал стаскивать фотографии со стен и швырять их в угол комнаты. Собрал все камни в коробку, туда же кинул и рог. А в ушах звенели слова того мужика: «Ты создал храм самому себе». Я хотел кричать: «Не будет больше этого храма! Я не такой! Я не хочу быть таким! Я не хочу быть таким жалким и мерзким! Я не хочу больше вертеться вокруг себя, вокруг своей орбиты».

Я вышел из кабинета и сразу пошел в душ. Засунул голову под кран, как будто хотел смыть с себя эти мысли и эти чувства.
До утра я не спал. Как только Надя проснулась, сказал ей:
– Надо сегодня освободить кабинет. Пусть это будет комната Лешки, ты же давно этого хотела. И на Эльбрус я тоже не поеду. Хочу, чтобы меня сняли с экспедиции. Я там занял чужое место.
– И слава Богу, Андрей! Сына вместе в первый класс отведем, – обрадовалась жена. –  Для Лешки это будет настоящий праздник! – и она обняла меня.

На работе я написал заявление с просьбой исключить меня из состава экспедиции на Кавказ и отнес его секретарю. И только здесь меня отпустило. Я вышел на улицу. Не было больше ни раздражения, ни депрессии. Внутри меня разливался какой-то удивительный покой. Во мне как будто бы что-то переключилось, и я больше не чувствовал себя одиноким.

Я вздохнул полной грудью, и этот воздух показался мне таким же чистым, как в горах Урала.

Автор статьи
Также пишет Ильдар Якупов
Кто несет ответственность перед обществом в период пандемии?
Недавно прошла новость, что в Питере уже четверо главврачей крупных больниц ушли...
Читать статью...
  1. Михаил

    Да, правильное намерение – это сила способная поменять восприятие реальности. Сила способная победить скрытие, правда для этого требуется большие усилия, помощь единомышленников и помощь высшего.

  2. Аноним

    Несомненно, тот мир, который мы видем, не существует сам по себе. Мы видим свои внутренние свойства, которые проецируются извне. Поэтому, улучшая самого себя, мы будем видеть, что мир улучшается тоже…

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *