Созвучие душ

Неожиданно оказалось, что с моим коллегой из Новой Зеландии (он врач ортопед) нас связывает не только родной для нас венгерский язык. Нет сомнений, что каждый из нас просто искал того, кто его поймет.
Наш последний диалог был совершенно особенный и необычный.
– Слушай, Жoлт, – так его зовут, – я никогда не рассказывала тебе, как непросто мне было в детстве видеть, что мама зажигает субботние свечи, и слышать, как в школе утверждают, что Бога нет.
– Ты хочешь поговорить про религию? – слышу я приятный голос в трубке.

– Нет, нет, рассуждаю вслух. Помоги мне собрать мозаику из фрагментов моей разнообразной жизни. Понять, кто прав и за кем идти? Я до сих пор помню это чувство раздвоения. В школе в тебя настойчиво вдалбливают диалектический материализм, а дома ты помогаешь родителям готовиться к Судному дню по всем правилам нашей еврейской традиции. Понимаешь?
– Еще бы, – ответил Жoлт, – я же в Венгрии воспитывался, рядом с вашим солнечным Закарпатьем. Bместе строили «светлое коммунистическое будущее». Тогда наши еврейские традиции мы были вынуждены соблюдать втихаря, даже если не были  религиозными.
На меня нахлынули воспоминания.
  – Конечно, мои родители ездили в субботу, писали и даже оперировали. Но для них было главным – сохраниться «а меншч». Ты ведь помнишь, что это значит?
– Главное  быть Человеком.
– Точно, как у нас! – радостно отзывается Жолт.
Наше совместное прошлое сближает нас в одну секунду, и я судорожно цепляюсь за него, сжимая мобильник побелевшими пальцами.
– Как здорово, что ты и слышишь, и сопереживаешь. Непросто расти между небом и землей: между высокой духовностью предков и приземленной реальностью. Школу я закончила с серебряной медалью, – по физкультуре не дотянула. А ты?
– Я тебя слушаю, и такое чувство, что мы вместе висели там: между небом и землей. А насчет медали, – скромно храню свою золотую, – слышу я чуть охрипший голос.
  – Значит, и на медфаке ты тоже с удовольствием учился, да?
  – Так точно, хотя было совсем, совсем нелегко.
  – А я тебя сейчас повеселю. Хочешь, верь, хочешь, нет, но за все годы учебы я завалила только один зачет. И этот зачёт – по атеизму. Смешно, правда? Вот слушай. С утра, несмотря на недомогание и температуру, я приволокла себя в экзаменационный зал. Ясно помню вопрос про Кумранские свитки и про борьбу Света и Тьмы, описанную в них. Изучая эту тему уже в Израиле, я поняла, почему меня завалили. Я говорила именно то, что нельзя было произносить, что было полностью противоположно предмету. Как будто меня загипнотизировали. С зачета я вышла прямиком в университетский медпункт с температурой 40. Потом я долго приходила в себя: позорно и стыдно не сдать такой легкий зачет. (Кстати, кому взбрело в голову, что будущим врачам обязательно нужен предмет Атеизм?). Но, главное, – меня мучил возникший в душе вопрос, от которого я не могла отвязаться (прямо, как у Гамлета, но только другими словами): «Есть Он или нет?». Ты же понял, о Ком я?
  – А что было дальше? – торопит Жолт.
Как важно, что собеседнику небезразлично, «чем дело кончилось, чем сердце успокоилось». И я продолжаю:
  – Уже в первые годы работы в приемном покое, (это было до офтальмологии), я стала анализировать происходящее во время дежурства. Одна мысль не давала мне покоя. Почему? Почему приходят два пациента того же возраста, с тем же диагнозом. Но oдин через пару часов уходит домой на своих ногах, а второго вывозят в последний путь? Как это? От кого это зависит? Oт всех тех, кто лечит его? Или есть какие-то не изученные самой современной медициной законы, по которым дано одному выжить, а второму – нет? Я не смела тогда говорить об этом со своими коллегами, – была слишком молода. Но сама с собой вела постоянные внутренние диалоги.
  «Я же сделала для этого больного все, что было в моих силах! Выздоровление больного – это мой успех? Или его судьба, которой не я руковожу?» Ответ на этот вопрос нужен был мне до зарезу. Кто мне поможет с чистой совестью работать дальше, если я не понимаю правила игры?
  – Как я тебя понимаю, – слышу взволнованный голос Жолта.
– Мне повезло с интернатурой в Израиле: попались отличные учителя. Oдин из них вернулся с курсов повышения квалификации из Южной Африки. Его рассказ я уже давно поместила в свою коллекцию жизни.
  Итак, один из известных врачей в Йоханнесбурге имел особую привычку. Накануне операции он приходил в палату своего пациента, садился напротив него и просил, чтобы пациент протянул ему свои руки. Затем он предлагал ему вместе помолиться за успех предстоящей операции. Всё это происходило годами, пока один из пациентов не бросил ему прямо в лицо: «Извините, но я не хочу, чтобы вы меня оперировали. Мне это не подходит! Вы просите помощи у Бога! Значит, вы не доверяете себе!» Меня эта история настолько зацепила, что я не находила себе покоя перед операциями. Я, такая уверенная, убежденная, что делаю все правильно, точно, как меня учили, –  должна еще кого-то просить о помощи? Я тратила все свои душевные силы на желание это понять!
  

А дома меня ждали дети, еще малыши. Я ведь о них должна думать в первую очередь! Им нужна мама, которая переживает и заботится о них! А не мама, голова которой постоянно занята чужими болезнями и лихорадочными поисками их правильного лечения. Из-за этого внутреннего разлада я жила, прямо как в аду… но об этом никто не знал.
Жолт молчит.
– Тебе интересно?
– Еще как! Слов нет. Продолжай, мне тоже это важно. Что потом?
– А потом…
  Но сначала: спасибо тебе, что даешь мне возможность вот так, по телефону,  докапываться до истины. Мне нужен был человек, вместе с которым, как на консилиуме, можно найти правильное решение.
Итак, слушай. Случилось нечто, что потрясло меня и перевернуло мое отношение к медицине и роли врача…

Идет операция: простая, рутинная, когда ты чувствуешь, что руки двигаются уверенно, пальцы летают и вырастают крылья. Не зря обвиняют нас врачей, что мы часто забываемся и чувствуем себя богами. Да и многие больные тоже с надеждой и доверием смотрят на нас, как на бога.

И в это утро все получалось. Я успешно удалила катаракту и подошла к кульминационному моменту. Всё было готово, чтоб вставить искусственную замену хрусталику. Кончиком пинцета держу её, малюсенькую, в правой руке. (Сколько мозгов работало над этим изобретением!) Всё моё внимание на этом кончике пинцета. Я очень нежно и аккуратно собираюсь вставить этот хрусталик в глаз…

Это всего лишь несколько считанных миллиметров правой рукой. И вдруг… я не могу этого сделать! Как будто мощные тиски не дают руке сдвинуться. Я оглядываюсь. Никто меня за руку не держит, больной неподвижно лежит на столе, ассистент недалеко от меня. Я вздрогнула: «Что это со мной? Не могу сдвинуть руку ни на миллиметр». Чувствую, как мое сердце сжалось от чудовищной беспомощности и страха.

Ты понимаешь этот ужас? Ведь этого никогда со мной не случалось! Но я не сдавалась. Еще попытка, – и тиски еще сильнее сжимают мою руку. Больной ровно дышит, он полон доверия, не подозревая, какая назревает трагедия. Даже мой опытный ассистент, с которым я сработалась, не понимал что происходит. Звать на помощь было некого. Это происходило в Центральной  Африке, куда из Израиля годами посылали в помощь глазных врачей.

А тут помощь была нужна именно мне. Представляешь? Я собрала в кулак всю свою волю: мысли, чувства, желание помочь. И снова – изо всех сил хочу закончить это самое важное, кажущееся крохотным, движение рукой вперед. Снова осечка. И тут (после этой третьей неудачной попытки), до меня и моего огромного упрямства наконец-то дошло: на этот раз при всем моем желании у меня не получится. Просто не получится. Сколько бы раз я не пыталась…

До меня начинало доходить, что в природе есть особая сила, которая сейчас мне преподает очень болезненный урок. Я всей своей сутью прочувствовала, как впервые моими движениями до конца операции управляла огромная и в то же время нежная сила. Я не понимала, откуда она взялась. Я полностью была ей подвластна. У меня не было другого выбора. Она была сильнее моего упрямства делать, как я хочу, и, как мне кажется, правильно.

Кто, как не ты, Жолт, поймешь, какая это страшная пощечина уязвленному эго хирурга, если вдруг операция не удалась. Хотела сквозь землю провалиться прямо на месте. Я уже знала, и до слез было обидно, что всю оставшуюся  жизнь этот больной будет страдать. Он будет обижен на свою судьбу. Он навсегда потеряет веру к врачам, к которым, может быть, будет вынужден обращаться в будущем из-за своих проблем или болезней своей семьи. Сколько лет прошло, а я продолжаю грызть себя…
Слышу в трубку, как Жолт дышит. Он, без сомнения, чувствует слезы в моем голосе. Я продолжаю.
– И знаешь, я на той же неделе преодолела себя. Не было выхода, – я была вынуждена оперировать. И дальше я уже смогла успешно проводить операции. Но это уже была совершенно другая подготовка, совершенно другой сценарий. Я в душе стала советоваться с этой силой, прислушиваться к ней, как младшие слушают старших, более опытных. Со временем до меня дошло, что на той трагической операции эта высшая сила хотела мне помочь обратить на себя мое внимание. Чтоб я поняла, кто тут хозяин. И чтоб лавры за успешное лечение я не присваивала себе, а начала бы отдавать дань Тому, кто действительно помогал мне лечить людей.

Жолт меня внезапно прервал:
– Как я тебя понимаю! Я годами так оперирую. И ты первая, кому я в этом признаюсь.
Ободренная продолжаю.
  – А, вот именно потому, что ты меня понимаешь, рассказываю тебе, а своим коллегам никогда не смела. Из операционной я вышла совсем другим человеком. Было чувство, как будто основательно прооперировали мое восприятие реальности. Вся эта цепочка случаев (их было еще бесконечное множество), подвела меня к осознанию того, насколько я маленькая марионетка в белом халате, которой высшая сила вручила скальпель. И от этой силы зависят и мои пациенты, и я, и все мы, вместе взятые. И все, что я как врач ни сделаю, не излечит болезнь, потому что окончательное решение – не только в моих руках.
Он меня снова перебил, тема затронула его. Чувствуется, что он тоже об этом ни с кем раньше не говорил.
  – Ты знаешь, я в последнее время старательно изучаю трактаты по медицине великого Рамбама.
  – Ты тоже? – обрадовалась я.
Это – еще одно созвучие наших душ – растрогало меня до слез. И это были слезы счастья. Мы еще долго не могли прервать беседу. Мы чувствовали себя соратниками, которые наконец-то встретились. И теперь, вместе, мы должны были обсудить, как поделиться с другими необходимостью учитывать ту божественную силу, которая управляет мирозданием и помогает нам лечить больных. И что срочно надо научиться сотрудничать с этой жизненной силой, от которой зависим мы все. И что эта сила – неподкупна и неподвластна никакой протекции.